Неточные совпадения
— Ох, батюшка, осьмнадцать человек! — сказала старуха, вздохнувши. — И умер такой всё славный народ, всё работники. После того, правда, народилось, да что в них: всё такая мелюзга; а заседатель подъехал — подать, говорит, уплачивать с души. Народ мертвый, а
плати, как
за живого. На прошлой
неделе сгорел у меня кузнец, такой искусный кузнец и слесарное мастерство знал.
Вожеватов. Выдать-то выдала, да надо их спросить, сладко ли им жить-то. Старшую увез какой-то горец, кавказский князек. Вот потеха-то была… Как увидал, затрясся,
заплакал даже — так две
недели и стоял подле нее,
за кинжал держался да глазами сверкал, чтоб не подходил никто. Женился и уехал, да, говорят, не довез до Кавказа-то, зарезал на дороге от ревности. Другая тоже
за какого-то иностранца вышла, а он после оказался совсем не иностранец, а шулер.
— Они ничего не должны. Были должны постом мяснику двенадцать с полтиной, так еще на третьей
неделе отдали;
за сливки молочнице тоже
заплатили — они ничего не должны.
— Побываем везде… Стоит посмотреть здешний народец. Видите ли, мы сначала завернем в «Биржевую», а потом к Катерине Ивановне: там папахен процеживает кого-то третий день. Крепкий старичина, как зарядит — так и жарит ночей пять без просыпу, а иногда и всю
неделю. Как выиграл — вторую
неделю гулять… Вы не слыхали, какую шутку устроил Данилушка с Лепешкиным? Ха-ха… Приходят в одну гостиницу, там аквариум с живыми стерлядями; Данилушка в аквариум, купаться… конечно, все раздавил и
за все
заплатил.
Я его сильно бранил
за это, он огорчался, иногда
плакал, говорил, что он несчастный человек, что ему учиться поздно, и доходил иногда до такого отчаяния, что желал умереть, бросал все занятия и
недели, месяцы проводил в скуке и праздности.
Были у ляпинцев и свои развлечения — театр Корша присылал им пять раз в
неделю бесплатные билеты на галерку, а цирк Саламонского каждый день, кроме суббот, когда сборы всегда были полные, присылал двадцать медных блях, которые заведующий Михалыч и раздавал студентам, требуя
за каждую бляху почему-то одну копейку. Студенты охотно
платили, но куда эти копейки шли, никто не знал.
— Эту лошадь — завтра в деревню. Вчера на Конной у Илюшина взял
за сорок рублей киргизку… Добрая. Четыре года. Износу ей не будет… На той
неделе обоз с рыбой из-за Волги пришел. Ну, барышники у них лошадей укупили, а с нас вдвое берут. Зато в долг. Каждый понедельник трешку
плати. Легко разве? Так все извозчики обзаводятся. Сибиряки привезут товар в Москву и половину лошадей распродадут…
Пять дней в
неделю тихо во дворе, а в воскресенье и понедельник все пьяно и буйно: стон гармоники, песни, драки, сотни полуголых мальчишек-учеников, детишки
плачут, ревут и ругаются ученики, ни
за что ни про что избиваемые мастерами, которых и самих так же в ученье били.
— Иду я, ваше благородие, никого не трогаю… — начинает Хрюкин, кашляя в кулак. — Насчет дров с Митрий Митричем, — и вдруг эта подлая ни с того ни с сего
за палец… Вы меня извините, я человек, который работающий… Работа у меня мелкая. Пущай мне
заплатят, потому — я этим пальцем, может,
неделю не пошевельну… Этого, ваше благородие, и в законе нет, чтоб от твари терпеть… Ежели каждый будет кусаться, то лучше и не жить на свете…
— Он поутру никогда много не пьет; если вы к нему
за каким-нибудь делом, то теперь и говорите. Самое время. Разве к вечеру, когда воротится, так хмелен; да и то теперь больше на ночь
плачет и нам вслух из Священного писания читает, потому что у нас матушка пять
недель как умерла.
— Что плакать-то уж очень больно, — начал он, — старик умер — не то что намаявшись и нахвораючись!.. Вон как другие господа мозгнут, мозгнут, ажно прислуге-то всей надоедят, а его сразу покончило; хорошо, что еще
за неделю только перед тем исповедался и причастился; все-таки маленько помер очищенный.
— И хоть бы она на минутку отвернулась или вышла из комнаты, — горько жаловался Гришка, — все бы я хоть на картуз себе лоскуток выгадал. А то глаз не спустит, всякий обрезок оберет. Да и
за работу выбросят тебе зелененькую — тут и в пир, и в мир, и на пропой, и
за квартиру
плати: а ведь коли пьешь, так и закусить тоже надо.
Неделю за ней,
за этой парой, просидишь, из-за трех-то целковых!
Генеральша в одну
неделю совсем перебралась в деревню, а дня через два были присланы князем лошади и
за Калиновичем. В последний вечер перед его отъездом Настенька, оставшись с ним вдвоем, начала было
плакать; Калинович вышел почти из себя.
Один рассказывал, как скоро должно кончиться осадное положение [в] Севастополе, что ему верный флотский человек рассказывал, как Кистентин, царев брат, с мериканским флотом идет нам на выручку, еще как скоро уговор будет, чтобы не палить две
недели и отдых дать, а коли кто выпалит, то
за каждый выстрел 75 копеек штрафу
платить будут.
Сусанна принялась аккуратно исполнять просьбу Егора Егорыча и через
неделю же после его приезда в Петербург она написала ему, что у них в Москве все идет по-прежнему: Людмила продолжает болеть, мамаша страдает и
плачет, «а я, — прибавляла она и о себе, — в том только нахожу успокоение и утешение, что молюсь, и одно меня смущает: прежде я всегда ходила
за обедни,
за всенощные; но теперь мне гораздо отраднее молиться, когда в церкви никого нет.
— Сама сказала, что
неделю поживешь, — ну, и поживи! — говорил он. — Что тебе! не
за квартиру
платить — и без платы милости просим! И чайку попить, и покушать — все, чего тебе вздумается, все будет!
— Фю-ю! На этот счет вы себе можете быть вполне спокойны. Это совсем не та история, что вы думаете. Здесь свобода: все равные, кто
за себя
платит деньги. И знаете, что я вам еще скажу? Вот вы простые люди, а я вас больше почитаю… потому что я вижу: вы в вашем месте были хозяева. Это же видно сразу. А этого шарлатана я, может быть, и держать не стал бы, если бы
за него не
платили от Тамани-холла. Ну, что мне
за дело! У «босса» денег много, каждую
неделю я свое получаю аккуратно.
— Беги
за ней, может, догонишь, — ответил кабатчик. — Ты думаешь, на море, как в поле на телеге. Теперь, — говорит, — вам надо ждать еще
неделю, когда пойдет другой эмигрантский корабль, а если хотите, то
заплатите подороже: скоро идет большой пароход, и в третьем классе отправляется немало народу из Швеции и Дании наниматься в Америке в прислуги. Потому что, говорят, американцы народ свободный и гордый, и прислуги из них найти трудно. Молодые датчанки и шведки в год-два зарабатывают там хорошее приданое.
Я в 6 часов уходил в театр, а если не занят, то к Фофановым, где очень радовался
за меня старый морской волк, радовался, что я иду на войну, делал мне разные поучения, которые в дальнейшем не прошли бесследно. До слез печалились Гаевская со своей доброй мамой. В труппе после рассказов Далматова и других, видевших меня обучающим солдат, на меня смотрели, как на героя, поили, угощали и
платили жалованье. Я играл раза три в
неделю.
Она шла
за меня ни с чем, — я
заплатил за ее приданое и
за ее наряды; это пусть она зачтет
за то, что я
неделю пользовался ее ласками, хотя и не один.
В самом деле, не Бог же знает, что съест человек, ежели и подождать две-три
недели, а он между тем жалованье рабочим
за месяц
заплатит…
Матрена. Кто стрешником?.. На чужой уж, мать, подводе поехали; дядя Никон, спасибо, поохотился, нанялся
за четвертачок, да чтобы пивца там испить, а то хоть
плачь: свой-то, вон, пес работник другую
неделю заехал на мельницу и не ворочает.
Ты ль это, Вальсингам? ты ль самый тот,
Кто три тому
недели, на коленях,
Труп матери, рыдая, обнимал
И с воплем бился над ее могилой?
Иль думаешь, она теперь не
плачет,
Не
плачет горько в самых небесах,
Взирая на пирующего сына,
В пиру разврата, слыша голос твой,
Поющий бешеные песни, между
Мольбы святой и тяжких воздыханий?
Ступай
за мной!
Дорого же она
заплатила за эту фразу! Калерия, поместившись через
неделю в комнате, в которой умерла maman, нашла нужным прежде всего отмстить
за эту фразу. Месть выбрала она самую топорную.
Если вы согласны дать мне девять тысяч рублей, я вам сейчас же представлю ясные доказательства, что вы через
неделю, много через десять дней, можете быть обвенчаны с самым удобнейшим для вас человеком и, вдобавок, приобретете от этого брака хотя не очень большие, но все-таки относительно довольно значительные денежные выгоды, которые во всяком случае далеко с избытком вознаградят вас
за то, что вы мне
за этого господина
заплатите.
За такую квартиру, какую мне нанял Рольстон от хозяйки — в нижнем этаже, из двух прекрасных комнат — вы и в Латинском квартале
платили бы сто, сто двадцать франков, а тут
за неделю (с большим утренним завтраком) фунт с чем-то, а фунт стоил тогда не больше семи русских рублей.
Ведь и в наше время везде было немало бедняков среди своекоштных студентов. Согласитесь, если вы кормитесь месяцами на два рубля, питаетесь
неделями черными сухарями с скверным сыром и
платите за квартиру четыре-шесть рублей в месяц, вы — настоящий бедняк.
Пьштньте были похороны: три архимандрита, священников человек сто. Хоть княгиню Марфу Петровну и мало кто знал, а все по ней
плакали. А князь, стоя у гроба, хоть бы слезинку выронил, только похудел
за последние дни да часто вздрагивал. Шесть
недель нищую братию в Заборье кормили, кажду субботу деньги им по рукам раздавали, на человека по денежке.
У князя оказалась необычайная гипнотическая сила, и его внушения молодой женщине возымели все желательные для него последствия: она легко и беззаботно стала смотреть на то, что несколько
недель тому назад поразило ее как громом. Считая себя теперь только любовницей князя, она, согласно его внушениям, видела в этом лишь одно из доказательств ее безграничной любви к нему,
за которую он ей
платит такой же беспредельной страстью.
— Ну, перестань
плакать, теперь слезами не поможешь, да и ничего опасного для себя я не вижу в моем аресте, — старался успокоить ее Савин, — пока нет требования о выдаче меня от русской судебной власти.
За ношение чужого имени не Бог весть какое наказание:
недели две ареста, так что я могу быть освобожден раньше, нежели что-нибудь придет из России.
Резцов пошел сделать обход своей части люнета. Капитан Катаранов стоял в середине люнета. Положив голову в папахе на руку, он облокотился о бруствер и о чем-то думал.
За последние две
недели Катаранов стал совсем другим, чем прежде: был молчалив и угрюм, много пил; в пьяном виде ругал начальство, восхвалял японских генералов Куроки, Ояму, Нодзу, оглядывал всех злыми, вызывающими глазами и как будто ждал возражений; а то
плакал, бил себя кулаками в грудь и лез целоваться.